Я забралась на матрас спиной к нему и замерла в ожидании. Сердце колотилось у меня в горле. Когда он задрал на мне юбки, раздвинул ноги и принялся грубо шарить по телу, из моей груди вырвалось конвульсивное рыдание. Потом я почувствовала укол его пальца. Мой сдавленный вскрик прозвучал как вопль затравленного животного.

– Ты думала, тебе удастся избежать этого? – сказал он, снова и снова тыча в меня пальцем, вонзаясь в мою плоть, словно когтем. – Что можно унижать, высмеивать меня и мою семью? Не смей говорить! Не смей двигаться! Ты получишь то, что заслужила.

Я услышала, как он принялся спешно развязывать на себе шнуровки, стягивать одежду, потом его рейтузы упали, я ощутила холодок его гульфика у себя на ягодицах, а потом он резко, неожиданно ударил бедрами по моему телу.

Я закрыла глаза, стараясь не дрожать, хотя внутри у меня все сотрясалось. Я ждала пронзительной боли, жгучего вторжения, но не почувствовала ничего – только как его пах трется о мои ягодицы. Он выругался, сделал шаг назад, одной рукой надавил на меня, а другой принялся делать что-то с собой, тяжело дыша сквозь сжатые зубы.

Осторожно оглянувшись через плечо, я увидела, что он грубо подергивает свой cazzo [49] , натирает его вялый ствол. Он натирал и натирал, потом плюнул на руку и сказал:

– Ты не готова.

Он снова сунул в меня палец. Я сжала зубы, подавляя в себе неожиданное желание спросить, не требуется ли ему для восстания плоти присутствие Хуана. Он вывинтил руку, провел по моим ягодицам, и я почувствовала на них что-то теплое.

– Но ты будешь готова. Когда я решу, что хочу тебя взять, ты будешь готова. В любое время.

К моему смущению, он натянул рейтузы и вышел.

Хлопнула дверь.

Я стояла на коленях и ждала, когда стихнет стук в ушах и груди. Потом услышала голос Пантализеи из-за двери:

– Моя госпожа?

Ее голос вернул меня к жизни. Я выпрямилась, откинула растрепавшиеся волосы с лица, а она тем временем прошла мимо рассыпанных камней на полу.

– Дверь, – сказала я. – Запри ее.

Она подошла ко мне и держала, пока меня рвало горькой жижей с запахом вина. Я ничего не ела. В паху у меня болело. И я уже понимала, что дальше будет еще больнее.

– Ну-ну. – Пантализея погладила меня. – Теперь все кончилось.

И, только посмотрев, я поняла, что́ она подумала. Джованни вымазал мне ягодицы моей кровью.

– Больше уже не immacolata, – прошептала я и прижала руку ко рту, чтобы остановить истерический смех, готовый поглотить меня.

Глава 15

– Он возвращался? – спросила Пантализея. – После того вечера?

Я отрицательно покачала головой, глядя на Николу и Муриллу. Карлица готовила из пряжи гнездышко для котенка, которого мне подарил конюх. На стенах горели факелы. Очага в апартаментах второго этажа на Вилла-Империале не имелось, но для обогрева по всей комнате были расставлены жаровни.

– Ни разу, – пробормотала я.

Единственное, за что я могла быть благодарна Джованни, – он избегал меня как чумы, хотя у нас не было выбора: во время крещенского застолья для наших подданных мы были обречены двумя статуями сидеть в sala grande. После раздачи подарков и посещения яслей на пьяцце, где дети в шелушащихся позолоченных крыльях исполнили для нас серенаду, я удалилась в Вилла-Империале. Вилла в окрестностях Пезаро представляла собой всего лишь охотничий домик и не предназначалась для проживания зимой, однако наступил январь, шли холоднющие дожди, а я сидела одна в обвешанной гобеленами комнате и ждала писем из Рима.

Получила я только одно послание от Чезаре – его отдал мне Джованни перед моим отъездом. Оно оказалось заляпанным грязью и не имело даты, но я предположила, что оно провело в пути несколько недель. Джованни прятал его от меня (явно из злобы), пока я не села в упряжные носилки.

– На, посмотри, что пожинает гордыня Борджиа, – с ухмылкой сказал он, сунув письмо в мои руки.

Каждый вечер, перед тем как лечь в постель, я перечитывала эти ужасающие строки.

Я роняла слезы на тонкий клочок бумаги, прижимая его к себе.

Колесо Фортуны уже повернулось. Будущее, которое я все еще видела как в тумане, для них уже стало прошлым, и я каждый день жила в страхе, ожидая следующего курьера, предвидя сообщения, что мы теперь живем под французским управлением, мои брат и отец захвачены в плен, заключены в узилище. Если с ними не случилось чего похуже.

Я пыталась отвлечься бесконечной вышивкой, декламированием сонетов Петрарки, отрывков из «Божественной комедии» Данте и бессмысленными слухами, этим стародавним занятием, с помощью которого женщины пытались одолеть скуку и страх. Но этим вечером слухи оказались не такими уж бессмысленными. Они напоминали мне об упорном – а для Пантализеи необъяснимом – нежелании мужа посещать мою спальню.

– Но почему? – спросила она теперь. – Он ведь наверняка не думает, что вы уже носите ребенка?

– Упаси Боже! – Я продела нить в ушко иглы, стараясь говорить беспечным голосом.

Получив письмо Чезаре, я стала придавать жестокости мужа гораздо меньше значения. То, что я претерпела от его рук, не шло ни в какое сравнение с тем, что, вероятно, приходится выносить моему отцу и брату.

– Я очень рада, что он держится от меня подальше, и не важно, по какой причине.

Но, вспоминая его с Хуаном в той спальне, я не могла не задумываться. С обычным своим легкомыслием Джулия любила поболтать о ватиканских скандалах и с удовольствием рассказывала истории о кардиналах, застигнутых in flagrante delicto [50] c мальчиками-прислужниками. У мужчин и в самом деле странные аппетиты. Может быть, Джованни из их числа? Может быть, он не способен иметь дела с женщиной, если с ним нет другого мужчины? Я содрогнулась при этой мысли, но она объясняла увиденное мной в тот раз. Однако поделиться своими подозрениями с Пантализеей я не могла. Пусть она себе исходит из очевидного, будто я получила обычный, хотя и не слишком приятный супружеский опыт. Но я-то знала: со мной не произошло ничего такого, что должно случиться с женой.

– Вероятно, у него есть любовница, – заметила я. – Такое нередко бывает у мужей, ведь правда?

– А у вас есть какие-нибудь свидетельства? – В ее широко раскрытых глазах читалось негодование.

– Нет. Но тем не менее любовница у него может быть.

Мне пришлось отвести взгляд, чтобы спрятать горькое недоумение. Я не думала, что у него есть любовница, и молилась, чтобы причины его сдержанности не кончались подольше. Потому что, если он снова предъявит права на меня, мне будет некуда деваться. Я боялась этого. Пустота, иногда прерываемая картинными торжествами и отвратительными делами в спальне, – так мне представлялась будущая жизнь. И дети: я должна понести от него. Упаси меня Господь от этого!

– У моей госпожи все еще… – сказала Пантализея.

Мы так долго скрывали мои месячные, что продолжали говорить об этом вполголоса, словно о вечной тайне.

– Почему ты спрашиваешь? – Я изобразила любопытство, чтобы скрыть внезапно овладевшую мной панику.